Безумно интересно застать зрителей врасплох
Ноябрьским вечером мы втроём — актёр Театра на Юго-Западе Олег Леушин, фотограф Вероника Игнатова и журналист Марина Полякова — встретились за круглым столиком уютного театрального кафе. То, что задумывалось как интервью, получилось долгой беседой обо всем: о театре и зрителях, о кино, об актёрской профессии, о сложностях человеческих взаимоотношений…
Вероника Игнатова: Олег, не могу не восхищаться твоим умением мгновенно перевоплощаться из одной противоположности в другую, что называется, "из ангела в демона и наоборот". К примеру, твой Ван Хельсинг в "Дракуле" — очень непростое существо. Когда он в первый раз появляется перед зрителями, кажется — настоящий вампир! Смотришь в эти ледяные нечеловеческие глаза, холодея от ужаса… И понимаешь, что затягивает, как в воронку смерти, а не смотреть не можешь, - манит нечто запредельное, необъяснимое. В этих глазах — знание иного, потустороннего мира. И ра-а-аз! Секунда! Он сжимается, достает откуда-то очёчки, перевоплощается моментально, и перед нами милый, обаятельный, смешной, чудаковатый профессор. Не менее удивительные перевоплощения происходят в "Dostoevsky-trip", в "Гамлете", в том же "Калигуле", в "Самоубийце" - из знойного красавца-цыгана, грозы женских сердец в трогательного глухонемого мальчика из провинции. Не успеваешь понять, где эта грань. Секунда — и перед тобой совершенно другой персонаж. Я смотрю во все глаза и не могу уловить, в какой момент ты перестроился.
Олег Леушин: А почему "перестроился"? Это все звенья одной цепи. В них прелесть, в этих неожиданных переходах, когда зритель рассчитывает на одно, и вдруг — ух ты! Театр должен удивлять, иначе скучно.
Вероника Игнатова: А как удаётся в рамках одного образа всегда играть его иначе, по-другому, находить в нем новую глубину, новое прочтение? Ты заранее знаешь, как будет меняться твой персонаж?
Олег Леушин: Ну-у-у, как же это можно предугадать? Я не знаю, какой он сегодня будет. Каждый раз получается не то, чтобы спонтанно, но все-таки зависит от очень и очень многих составляющих. Всегда по-разному получается, и нельзя зафиксировать и повторить. Я не люблю одинаково играть, и не люблю возвращаться к прошлому — вперёд, вперёд! Как говорит Воланд: "Зачем идти по следам того, что уже пережито"? Та же пьеса, те же слова, та же роль, те же мизансцены — а спектакль другой! Другие интонации, другие взгляды, партнеры другие, настроение у тебя другое…
Марина Полякова: И другой зал, другая реакция…
Олег Леушин: Да, это всегда так. Мы репетируем, хохочем, но все-таки актёрский смех - не зрительский. Наше веселье нужно оставлять для капустника. Мы же не в колбе находимся, у нас четвёртой стенки нет — там все случается.
Вероника Игнатова: Нет стенки… А скажи, вот когда ты видишь, что в зале шебуршат, разговаривают в голос, шоколадку трескают, мобильником играют — тебя это выбивает из колеи?
Олег Леушин: Уже нет. И даже, может быть, дает некоторый стимул. Это издержки профессии.
Вероника Игнатова: И всё-таки многие театральные актёры обижаются на такое поведение зрителей.
Олег Леушин: Ну, это уже первая ступень к мании величия — я творю, что же вы делаете? Значит, плохо работаешь, раз они отвлекаются на что-то другое. Себя вини.
Вероника Игнатова: Один из моих любимых театральных артистов — из тех, что умеют окрылять других — сказал однажды с грустью: "Я прекрасно знаю, что я могу дать людям, но понимаю, что это сейчас не востребовано в нашем кинематографе. И в данной ситуации я предпочитаю быть торфом для следующих поколений". Лично мне, как зрителю, очень бы хотелось, чтобы именно такие актёры были востребованы в полной мере — актёры, способные окрылять других.
Олег Леушин: Для этого есть театр, и замечательно.
Марина Полякова: А почему тогда Вы идёте в кино?
Олег Леушин: А я не иду в кино, я очень редко снимаюсь. Когда туда приходишь, пытаешься частичку себя вложить, во что-то вникнуть. Не просто — а! текст выучил, вперёд! Камера! Мотор! Снято! А, может, ещё раз? Да хватит, снято! Сплошной поток сериальный. Люди из одного сериала в другой перелезают — как успеть в себе что-то накопить?
Марина Полякова: То есть там, в этой современной "сериальности" — другая форма существования?
Олег Леушин: Другая. Как мне сказал один человек: "Если в театре нужно играть громко и быстро, то в кино — просто быстро"… Нет, и все-таки мне везёт — была у меня работа и в двухсерийном кино, именно кино "Прощайте, доктор Фрейд!" режиссёра Марины Мигуновой, а еще довелось сниматься в историческом фильме-саге режиссёра и продюсера Алексея Пиманова "За кремлёвской стеной". Пиманов собирал нас, актёров, говорил, что он хочет видеть, репетировал с нами. Продюсер — репетировал! Но это ещё тот продюсер, — каких немного. Понимать, что и зачем делаешь, при этом еще разбираться в профессии и актёра, и режиссёра — такая редкость сейчас в кино! Я считаю, что мне очень повезло — работать с такими мастерами, пусть и недолго. Для меня кино — род прикрытия. Можно ведь, можно уже "проредить" свой репертуар в театре, потому, что мне звонят, а куда — все время занят! Есть роли, в которых уже неинтересно ничего искать, появились новые, а приходится возвращаться к старым… Но нужно, это репертуарный театр.
Марина Полякова: А про фильм "Частный детектив" расскажете?
Олег Леушин: Ну, это сериал чистой воды. Правда, теперь новая мода — говорить "многосерийное кино". Каждая серия — отдельная история, но есть и сквозные персонажи, вот я один из таких "сквозников" — играю роль бой-френда главной героини. Не знаю, что получилось. Я старался, честно скажу. Но, как ни старайся, такое ощущение, что это другой род искусства. Чего-то не того от тебя хотят.
Марина Полякова: Чувствуется несерьёзность миссии?
Олег Леушин: Пока да. Хотя опыт есть, понимаешь — не хлопочи лицом, сильно не ори, тебе всю сверхзадачу потом склеят. Но что греха таить — хочется сниматься, хочется! Сидеть и замыкаться в одном виде искусства — зачем? Вот пошел я в тот же Театр на Фонтанке — вообще в театр хожу очень редко, так часто бываю по одну сторону рампы, что по другую просто нет желания попадать — но пошёл, выдался в Питере выходной. Замечательный спектакль! Одна из редко идущих пьес Островского "Женитьба Белугина", режиссёр Спивак. Оказывается, можно и по-другому существовать, есть в театре другие направления, темы, школы. Это так впечатляет и завораживает! Я сидел три часа, забыл, что Островский считается "скучным" — нет, он очень интересный, такие подводные камни, такая психология, почти наш российский родной Шекспир. Исследование русской души. Я даже какие-то профессиональные вещи для себя увидел. Конечно, я люблю смотреть спектакли просто как зритель, но глаз-то уже не тот, иногда включается "счетчик", невольно просчитываешь какие-то вещи. Ну что ж — издержки профессии. А вот на Островском были моменты, когда я становился просто зрителем, всему радовался, хлопал, кричал "браво", даже пожалел, что цветов не купил. Хотя я ж понимаю — артисты цветов не едят! И не пьют! (смеётся)
Марина Полякова: Что же Вам дарить?
Олег Леушин: Нет, всё равно красиво — приходишь домой, а они стоя-я-ят, весь стол занят — такие, сякие, всякие!
Вероника Игнатова: А приятнее получать цветы от чужих, или от своих?
Олег Леушин: От всех. А от чужих — тем более! Ну, что значит "чужие"? Они пришли, значит, уже — мои, родные практически. Если они выдержали все это три часа, и не ушли, и не бросили в тебя помидором, да еще при этом дарят цветы! Какие же они чужие? Не свои встают и уходят посередине акта.
Марина Полякова: Уходят!?
Олег Леушин: Всяко бывает. Ошибся дверью, ну, так и что ж? У человека — другое восприятие мира, искусства, и пусть ходит в Малый театр, там тоже здорово. А всем понравиться невозможно, это кем же надо быть? Так бывает только в каком-то идеальном мире, а он очень скучен.
Марина Полякова: В идеальном мире живет идеальный зритель… А у Вас есть идеал зрителя? Он должен воспринимать театр на чувственном уровне, или, наоборот, анализировать?
Олег Леушин: (долгая пауза) Я не знаю. Нельзя классифицировать. Да зачем мне этот идеальный зритель? Скучно. Он такой разный всегда. Вот, сейчас будет "Ревизор" — та-а-акой зритель придет! От бабушек до тех, кому лень читать — а надо! От, спектрик, от, зритель! Это же как один организм, все вместе, и нельзя разделить — вам какая почка больше нравится? Зритель — живой организм, а то, что на сцене — тоже живой организм. И когда происходит сращение — просто голова профессора Доуэля! — приставили, и прижилось, и выжило три часа, а потом еще долго будоражит и актёров, и зрителей! Мы приходим, чтоб играть, а они приходят и тоже играют — смотрящих! Весь мир — лицедействование. Мы рождаемся и начинаем играть…
Марина Полякова: Вы говорили, что смотрите зрителям в глаза, правда?
Олег Леушин: Зачастую. Особенно, когда свет в зале включается…
Марина Полякова: Да-а, как в "Калигуле". Вдруг — свет в зал, и ты сидишь — будто голый! Ослеплённый!
Олег Леушин: А как Вы хотели? Зрители пришли, заплатили деньги за этот своего рода мазохизм. Вот за это самое! И безумно интересно застать их врасплох. Кто-то всецело отдаётся тебе, начинает с тобой взаимодействовать… Красотища!
Вероника Игнатова: И зал спроектирован так, что за спину соседа не спрячешься.
Олег Леушин: Нет, до тех, кто сбоку, особо не дотянешься, а вот центральный сектор — это да!
Марина Полякова: И к тому же, когда свет включается, себя видишь в зеркале на заднике сцены…
Олег Леушин: А это один из приколов нашего театра и Валерия Романовича Беляковича. Все здесь? Оп, ага! И в "Калигуле", и в "Мастере…" то же самое. Даже когда темно, ищешь в зале конкретного зрителя — вот в "Ревизоре" я так делаю, обращаюсь к зрителям первого-второго ряда.
Марина Полякова: А если там сидит мужичок со "стеклянным" взглядом, ничего ему не интересно. Это Вас собьёт с "волны"?
Олег Леушин: Нет! Я попытаюсь его выцарапать оттуда. Не хочешь? Ладно, свободен! Следующий! Как в "Ромео и Джульетте" говорится: "Зачем искать того, кто найден быть не хочет?" У меня ещё сто двадцать человек. Есть история известная про Немировича-Данченко и про актёров МХАТа. Играли они какую-то пьесу, а Немирович в зале сидел, и время от времени делал: "Кхм-кхм-кхм", с каменным лицом. К нему после спектакля актёры подходят: "Владимир Иванович, Вам что, не понравилось?" Отвечает с удивлением: "Почему не понравилось? Очень понравилось, я даже смеялся!" Так что кто знает, что у зрителя внутри творится? У нас был поразительный случай в Тулузе, на гастролях. Мы там играли "Женитьбу" (пять спектаклей) для франкоговорящей публики, на русском языке с вкраплением французских слов, шли субтитры. На все пять спектаклей ходил мужичонка в очках, кудрявенький, темненький, с колюче-злючим взглядом. Не смеялся, никак не реагировал, просто сидел и смотрел. Если ему не нравилось, зачем он пришел на все пять спектаклей?
Марина Полякова: Я сейчас думаю — как же много я потеряла! Мне много рассказывали о Вашем театре, но за десять лет я так сюда и не дошла.
Олег Леушин: Да, тут такое творилось в свое время… Многих из тех, кто начинал с Валерием Романовичем, уже нет. Невосполнимые утраты — Виктор Васильевич Авилов, например… Некоторые зрители даже ходить перестали. Потому что театр — это люди, которые в нём живут в данный момент. Есть, конечно, какие-то установленные традиции, стиль.
Марина Полякова: Мне кажется, этот стиль — сталкивание истории и современности. В вашем театре очень современные образы и персонажи.
Олег Леушин: Ну а как? И в то время жили такие же люди.
Марина Полякова: А вот если вернуться к вопросу о том, что делают со зрителями в Театре на Юго-Западе. Существуют ли какие-то вещи, которые со зрителями нельзя проделывать, чувства, которые не нужно будить?
Олег Леушин: Я думаю, что предела нет. Если это не граничит с пошлостью и безвкусицей. Ну, есть, например, театры в стиле "ню". Сам я не видел, только репортажи по телевизору. Но как это сделано? Не пошло, вкусно. Не люблю я пошлости в театре, и прививать ее зрителю считаю неправомерным. Какие чувства нельзя будить? Агрессию. Ни в каких проявлениях. И если я играю таких персонажей, как Калигула, я, прежде всего, стараюсь показать, что он — страдающий, мучающийся… назовем его "человек". Идёт же разговор не о ходячем теле, а о душе. Я тут прочёл на форуме — к вопросу о добре и зле, — дескать, Ван Хельсинг и вся его команда убивают Дракулу и Мину именно в тот момент, когда им хорошо, когда они соединились. Значит, люди просто не поняли спектакля. Им хорошо-то стало только после того, как их убили! И весь спектакль я твержу об упокоении души, а не об этой бренной оболочке. Это очень важный момент.
Марина Полякова: Я к чему все это спрашиваю…
Олег Леушин: Кстати, да?
Марина Полякова: К тому, как и что нужно показывать зрителю? Вот зачем в "Калигуле" "стриптиз"?
Олег Леушин: А там нет стриптиза… Разве сцена, когда Калигула, на ходу спуская брюки, идёт насиловать жену своего сенатора — это стриптиз? Я так не считаю. Это режиссёрский ход, усиливающий производимый на зрителя эффект. Так что вопрос можно адресовать режиссёру. Мы не должны забывать, что у нас слишком мало способов показать, что мы, артисты, свободны - только я, партнёры, свет, музыка и минимум декораций. Нет, меня это никогда не коробило. Когда все оправдано ситуацией… Причем, все так молниеносно происходит…
Марина Полякова: То есть это не нужно воспринимать как потакание инстинктам, как заигрывание с залом?
Олег Леушин: Отнюдь! Тогда бы я это по-другому делал, смаковал бы минут десять, вот это был бы стриптиз! И, думаю, это было бы не совсем противно. А так — все происходит уже на лестнице, в конце — если кто не понял, так он пошёл вот чем заниматься. Я вчера смотрел передачу про Наталью Гундареву, говорили о ней, о жизни, о творчестве и показали маленький отрывок из фильма "Подранки" — мальчик ест суп, доедает, вылизывает тарелку, кладёт оставшийся кусочек хлеба и говорит: "Я наелся, мне только капельку". Что делает актриса? Перемешивает в кастрюле суп, ме-е-едленно набирает в половник, выливает обратно в кастрюлю, долго концентрирует наше внимание на этом и, наконец, донцем половника "пык!" по тарелке — капелька упала… Здесь примерно то же самое. Калигула долго подготавливает всех: "Цезония? Не-ет… Муций? Муций… я иду… к твоей жене…" И лишь мгновение на объяснение того, зачем он идет к жене Муция. Вот! Не убедил?
Марина Полякова: Ну почему же?
Вероника Игнатова: Помнишь, мы говорили о роли Херувима в "Куклах"? Как Олег играет платонического любовника — в нём нет ни грамма сексуальности, актёр не переходит эту грань — только то, что оправдано ролью.
Олег Леушин: Так в этом-то суть вся! И Херувим говорит: "О, мука — желание невозможного!" В нём изначально этого не заложено. Только внешняя имитация и всё. И это трагедия не только Херувима, а каждой куклы, желание есть — возможности нет. Разумеется, можно та-а-акого Херувима сыграть! Но я всё-таки любитель разделять образы. У каждого - свой стержень и своя точка отсчёта. Иначе будешь везде одинаков, в чем тогда прелесть театра? А с каждым разом, чем больше персонажей, тем сложнее и сложнее находить эту точку отсчёта … Не хочется повторяться, да? Естественно, руки-ноги одни и те же, голос тот же, пластика. Но вот в чем прелесть — держать себя в этих жёстких рамках в каждой роли! А я замечаю, что каждая следующая роль незаметный отпечаток накладывает на предыдущие. И это самый страшный момент. Ищешь для себя что-то новое, вдруг — вылезает нечто из уже сыгранного. Нет, стоп-стоп-стоп, это из другого спектакля, отнеси это на полочку обратно. Сегодня у тебя Гамлет, вот он такой, ищи в нём. Расширяй коридорчик, но за стенки не выходи.
Марина Полякова: Вы играете Гамлета или Калигулу раз в месяц. А что происходит с ролью за этот месяц?
Олег Леушин: Что происходит? Она живёт. Вместе со мной. Нет, я не сижу и не думаю: "Вот у меня через месяц Гамлет, что бы там такого…" Но она живёт уже сама по себе, там сидит (показывает на затылок), бродит-колобродит. У меня есть такая манера — перед каждым спектаклем читать текст роли, не скороговоркой — а, слов не забыл, пошёл! Нет, видеть буквы — за день, желательно, перед спектаклем. Вот я открываю свою роль — там все помечено, подчёркнуто, переходы какие-то записаны, — и там вся энергетика. Сначала мне дали текст какой-то определённой сцены, потом все на репетиции переделали, я все перечеркал, поправил, отметил, и потом девушка, специально обученная, перепечатывает все начисто и мне приносит — я выкидываю сразу! Вот она, моя роль — моей рукой все написано, в неё уже столько вложено, здесь я всё понимаю. Я не могу от неё отказаться. Её только берешь в руки — и уже вибрируешь в том настроении, в котором будешь выходить на сцену, с накопленным за предыдущие спектакли багажом.
Марина Полякова: Вы много читаете литературы "вокруг" роли. Что Вы в ней ищете - реконструкцию исторических событий, что-то другое? И не мешают ли Вам чужие трактовки образа Вашего героя?
Олег Леушин: Нет, я же не беру для себя всё подряд. Идёт анализ, большая серьезная работа. Потом, там же есть мотивация поступков, черты характера, какие-то исторические факты (что касается Калигулы, например). Нужно всё знать, чтоб этот человек поучился более-менее живым, а не марионеткой, которая произносит слова с должной горячностью. Мне необходимо понимать, что могло послужить толчком, причиной его поступков, какие существуют мнения по поводу персонажа. Чем больше этого для себя узнаешь, тем легче будет самому выбирать, что отсеять, что оставить. А вдруг потом что-то "выстрелит"?
Марина Полякова: Но "Калигула" Транквилла и "Калигула" Камю — это разные вещи. Нужно ли читать философов-экзистенциалистов, чтоб играть пьесу Камю?
Олег Леушин: Прежде всего, нужно сыграть живого человека, с живыми поступками, а уж философию подложить можно какую угодно. Это дело критиков, а ты сыграй живого! И тем больше он будет понятен зрителю. Другое дело, что вектор энергетики можно потом повернуть в любую сторону, сделать разные акценты. Были бы основные точки, на которые ты можешь опереться.
Марина Полякова: А те, кого Вы уже сыграли, они каким-то образом остаются с Вами?
Олег Леушин: Почему-то все время не с той стороны подходят к этой проблеме. Я играю роль, из себя достаю то, что во мне есть, я на роль накладываю отпечаток, а не она на меня. Если наоборот — это уже клиника!
Вероника Игнатова: И всё, что ты играешь, есть в тебе?
Олег Леушин: Конечно! Я же из себя достаю, не из кого-нибудь. Я же не придумываю. Если я напридумывал, стал пыжиться-играть, а во мне ничего такого нет, то — пуфррр! — лопнет все, как шарик воздушный.
Вероника Игнатова: И сколько же в тебе всего намешано?
Олег Леушин: Столько же, сколько и в тебе, и в ком угодно. Просто не каждой частичкой своей души человек пользуется. Поэтому не роль на меня влияет, а я на неё, если же по-другому — лечиться, лечиться и лечиться! (смеётся) Наложил на тебя Калигула отпечаток — всё, до свиданья. Чем и отличается сумасшедший от нормального — у него узкий спектр восприятия, прямолинейный. А зачем же я буду себя обеднять и оставаться в одном образе?
Вероника Игнатова: Где ты берёшь тот заряд энергии, который отдаёшь каждый вечер зрителям?
Олег Леушин: Кто ж знает, где это берётся? От самой жизни, от зрителей. Они же в меня тоже кидаются пучками энергии! Это такой рикошет — отлетело, смешалось, накрыло тебя! Энергии много вокруг нас — сколько поколений её выбрасывало!
Вероника Игнатова: Когда человек так открыт на сцене — он беззащитен перед любой энергией, а из зала идёт не всегда положительная.
Олег Леушин: Она отскакивает сразу. Слишком большая защита. Мой собственный положительный заряд.
Вероника Игнатова: Можно научить тому, как ты играешь?
Олег Леушин: Да научиться можно чему угодно. Но есть понятие "профессия" — это база. А есть еще какая-то "надстроечка", её каждый лепит сам. Мне кажется, этому научить нельзя. Ведь есть масса актёров, которые играют, творят, а смотришь — чего-то неуловимо не хватает. Не цепляет. Но ведь профессионал! Так бы ещё научиться, как он умеет, какие ходы интересные, но как-то всё здесь (проводит рукой перед собой), глубже не опускается. То, что сверху профессии — так индивидуально!
Марина Полякова: Харизма не воспитывается…
Олег Леушин: Харизма… Не люблю я этого слова. Харизьма (смеётся), о, у него така-а-ая харизьма!
Марина Полякова: Удобный термин, его сложно чем-то заменить. Обаяние — менее ёмкое слово.
Вероника Игнатова: Да, сценическим обаянием многие обладают, а здесь что-то другое. Может быть, умение не только летать, но и окрылять других.
Марина Полякова: Кстати о полетах, это ведь не только метафора, Вы действительно будто летаете по сцене (в "Ревизоре", например). Как Вы поддерживаете физическую форму?
Олег Леушин: Стараюсь держаться. У меня дома есть велотренажёр, а ещё есть скакалка и обруч. Этим летом во время отпуска я занимался — ходил в спортзал и в бассейн.
Марина Полякова: А в театре есть возможность потренироваться всем вместе — ведь в спектаклях так много движения, танцев?
Олег Леушин: Нету возможности, помещения нет. Вот когда у нас будет новый театр — тогда будут все условия… Наверное.
Марина Полякова: Что-то мне вспомнился такой тест шуточный — сколько секунд на одной ножке простоишь с закрытыми глазами, такой твой внутренний, не биологический возраст. А у Вас он каков? На сколько лет Вы себя ощущаете? (Олег Леушин проверяет — долго стоит на одной ноге, закрыв глаза).
Олег Леушин: Наверное, лет на двадцать пять. По крайней мере, что касается мироощущения. Ты знаешь много, но еще не всё. И, тем не менее, хоть и узнал многое, смотришь на мир с широко открытыми глазами. Однако же немножко и по-змеиному, умудрённо — а, ну-ну, знаем это, знаем… Вырос, школу окончил, в армии отслужил, в институте отучился, уже что-то пройдено, но еще хочется многого.
Вероника Игнатова: А чего хочется больше всего?
Олег Леушин: Оставаться нужным. Пока нужен — ты живёшь. Когда перестаёшь быть нужным — беда. И, к сожалению, театр такая жестокая вещь… Не нужен — ту-у-у!
Вероника Игнатова: Ты себя можешь представить в тихой спокойной старости?
Олег Леушин: Нет. Зачем об этом думать?
Вероника Игнатова: То есть, ты живёшь одним моментом и ничего не планируешь?
Олег Леушин: Такое неблагодарное занятие! Жизнь всегда вносит свои коррективы. И о прошлом сожалеть глупо.
Вероника Игнатова: А ты боишься чего-нибудь?
Олег Леушин: Ну, а как не бояться, каждый человек чего-то боится. Но нужно преодолевать страх. Это ведь даже физиологический процесс — когда у тебя учащается пульс, поднимается температура и под ложечкой что-то сладенько, сладенько подрагивает. И очень важно с этим справиться.
Вероника Игнатова: Но смотри, как только все эмоции: страх, зависть, ревность входят в тебя, то бороться с ними очень сложно. И легче не впускать.
Олег Леушин: Слова, слова, слова… Впустил — не впустил…. Это живёт в каждом, это дадено. Другое дело, насколько ты с этим справляешься. Ты не выпускай это из себя — вот другой вопрос. Все время с другой стороны заходим, товарищи, давайте в корень смотреть (не утверждаю истины в последней инстанции, это — мой взгляд). Надо понимать — что причина, а что следствие.
Марина Полякова: Вам нужно было делать научную карьеру, у Вас ум аналитический!
Вероника Игнатова: Логика, логика. Может, ещё не поздно? Встретишь старость известным учёным. Подумай! Из артистов — в учёные.
Олег Леушин: Я и так думаю всё время. А совмещать никак нельзя? (смеётся)
Вероника Игнатова: Олег, ты на сцене предельно открыт, энергетика просто бьёт в зал… А в жизни ты так же открыт?
Олег Леушин: В чём она, открытость? Вот, пожалуйста, мой энергетический столбик — поглощайте! А всё, что во мне — моё личное дело, таинство моего существования, моей души, и я не хочу туда кого-то допускать. Слова — это только слова, сотрясание воздуха. Разве в этом открытость? Она — в поступках, только в поступках.
Марина Полякова: Наверное, дело в таком постулате: "Я ненавижу толпу и люблю людей". Когда ты подходишь близко к человеку, когда выделяешь его из толпы, тогда только появляется открытость. Но очень важно и страшно сделать этот ход…
Олег Леушин: Очень правильно. А ещё важно вовремя понять, если ты уж этот шаг сделал, как важна политкорректность (дурацкое слово, но я его в последнее время что-то полюбил). Приблизился к человеку — влезать в него не надо! Человек захочет — сам откроется и сам всё выдаст. Мучить его вопросами нельзя. Молчит — пусть молчит. Сам заговорит, если захочет, сам — не пропустит никогда. Что-то личное есть у тебя, у меня, у него… Не будем их сталкивать и прорывать. Давайте мягонько, тепло! Красивое слово "политкорректность"…
Марина Полякова: И главное, модное.
Олег Леушин: Меня так коробило его произносить на сцене от имени Ван Хельсинга, а теперь нравится.
Марина Полякова: Не-е-ет, там, у Ван Хельсинга очень хорошо все получается: "Политкорректное отношение к кошмарам"… Именно склейка рационального термина "политкорректность" и совершенно иррационального, страшного, глубинного слова "кошмары" — это очень красиво.
Вероника Игнатова: А для меня до сих пор загадка — как ты умудряешься такой сложный для восприятия текст произнести так, что народ слушает, затаив дыхание. Всё — на чувствовании. А собственно слова идут каким-то фоном — зритель явно воспринимает не слова, а энергию.
Олег Леушин: Ну, текст же не художественный, написан кинокритиком - чего вы хотите? Вытащен из Интернета и вложен в уста героя. Все большие монологи Ван Хельсинга - из интернетовского текста. Это даже в программке указано. Критик писал антологию образа Дракулы в киноискусстве. Но театр — это, прежде всего, эмоции и энергетика, а слова — потом. Они — способ подачи, нечто из области "как?". Когда слова только помогают тебе — как музыка, как мизансцена, а за ними что-то более важное стоит, и это чувствуется. В этом и чудо театра.
Марина Полякова
14.12.2005
Источник: Газета "Москва Центр", 14 декабря 2005 г., № 49
